- Что с ней канителиться, выставьте на мороз, к утру сама отойдёт. Ну, видно же, что не жилец, да и молока у Ганны нет, кто кормить станет? – если бы Мария могла понимать человеческую (человеческую ли?) речь, то ужаснулась. Но говор бабки был тихим, скорее уж шёпот, а не речь, поэтому показался ей почти нежным.
- Что Вы такое говорите, мы её сами выходим, - взяла слово Лида, - молоко у Чернушки возьмём, тюрю сделаем, да и не помрёт.
Лида смотрела на маленький комок человеческой плоти и еле сдерживалась, чтобы не разреветься. В десять лет в деревне девочки уже вполне взрослые, чтобы понимать стоимость жизни. Скорее всего, сестра не выживет, но соглашаться с бабкой, которую не любила всем сердцем, Лида не собиралась.
Порешили, повременить с сообщением в райцентр, что 24 февраля на белый свет народилась в селе Кузнецово Мария Гавриловна Стольникова. На дворе стоял 1944 год.
Из каких странных обстоятельств складываются наши жизни, как причудлив их узор, какие небывалые взаимосвязи выстраивают наши судьбы. Мария выжила на тюре и коровьем молоке, жажда жизни пересилила смерть и та отступила. Успех условный, что для неё время? Она может себе позволить ждать.
В семье Машу жалели, помятуя обстоятельства рождения. Кстати, с присущим деревенским юморком дату рождения поставили 1 апреля. А бабка невзлюбила эту выскочку, против её воли появившуюся на свет, да и задержавшуюся среди живых. Как её звали? Поднять архивы можно, но нужно ли, пусть зло остаётся безликим, особенно внутрисемейное зло. Бог весть, что озлобило эту женщину, хотя в те годы причин было в достатке. Казачья вольница только в названии вольная, а в реальности жизнь станицы регламентирована коллективной необходимостью противостоять окружающему хаосу.
Брак Ганны и Гавриила был вторым у каждого. Муж Ганны погиб на реке, а жена Гавриила умерла от тифа. Помня о сытой жизни зажиточной казачьей семьи в досоветские годы, мать Ганны в штыки восприняла идею заключить брак между вдовыми людьми. Но на дворе было советское время, пережитки старых времён изживались, а посему никто особо её не спрашивал, тем более, что жила она в новой семье на правах приживалки, постоянно пеняя Гавриилу на то, что когда-то славная его фамилия выродилась в обычного хлебопашца.
Дед, а именно дедом он мне и приходился, старуху не слушал. Он с юности любил Ганну, но если раньше разница в положении была препятствием для их счастья, то новые времена дали им хороший шанс и они им воспользовались. От первого брака у Гавриила был сын Ефим, и хоть он был не родным для Ганны, но и она и он любили друг друга не меньше чем родившихся после свадьбы детей. До самого конца, особенно после того как Ганна овдовела второй раз, Ефим был ей опорой, но про Ефима уже написана другая история.
А что Машенька? А она росла, росла да и выросла в девочку лет девяти-десяти, когда на покосе услышала, как тётки на отдыхе сокрушаются, как это у таких красивых родителей такая чернавка выросла. Вечером, глотая слёзы и всхлипывая, Маша рассказала маме про подслушанный разговор. Утешая дочь, Ганна гладила её по волосам и приговаривала: - Ты у меня гоженькая, не слушай пустобрёшек.
Тут я немного отвлекусь и расскажу вам вот о чём. Обращение к взрослым в нашей семье всегда было уважительным и на Вы. Сколько себя помню, мама и папа в разговоре с родителями никогда им не тыкали, это было просто недопустимо. Приезжая в деревню я даже удивлялся, как это, в маленькой казачьей станице, люди, живущие в мазанных домах, обращаются к старшему поколению исключительно на Вы. Это был кодекс поведения такой, и это было очень правильно. Дядя Ефим мне однажды сказал, что и бабушку мамы все в семье называли на Вы, хотя и не любили её. Будь по другому, отец бы с них шкуру спустил, хотя и слыл добряком на всю округу.
- Ну что Вы, мама! Да, Вы правы, мама! Нет, я с Вами не согласна, мама! Папа, Вы чай будете? – только такие обращения были допустимы к старшему поколению. И сейчас я очень сожалею, что эта традиция умерла. Много бед и зол избежал бы мой народ, сохрани он закон уважения старшего поколения.
А жизнь шла своей колеёй, и вот уже школьные годы. Появление в шестом классе новенького, который стал тенью, другом, возлюбленным, а после и мужем, и отцом двоих детей…
Но это потом, а пока зимой до школы семь километров в санях за трактором, потому что морозы трескучие и можно насмерть замёрзнуть. А весной маки, вся степь в маках, и помощь родителям со скотиной, покосы, пастушья участь и книги и их невообразимо-прекрасные миры.
Столько всего умещается в человеческую жизнь, что голова кругом. Мы думаем часто, что живём скучно, а как посмотришь пристальней, то выясняется, что у некоторых не жизнь, а приключенческий роман.
После школы и проводов моего будущего отца в армию, в которой служили не год не два, а все четыре, комсомольская стройка Тольятти, потом Оренбургский сельскохозяйственный институт и диплом зоотехника, работа на практике, возвращение жениха из армии, переезд в Кронштадт, свадьба и рождение меня в далёком-далёком 1968 году. Новая работа в бухгалтерии. Карьера. Поездки в отпуск на родину, редкие встречи с роднёй.
Семейные вечера с книгой, телевизор стоял чёрным кубом, изредка оживая великими кинофильмами того времени. Я узнавал о кинематографе на примере действительно качественного кино. В те годы всякое снималось, но я видел только хорошие фильмы, плохие у нас в семье не смотрели. А книги мы читали всей семьёй вслух. Это были прекрасные вечера. И сейчас я вспоминаю их с тоской, потому что такое не повторить, я реалист.
Мария была счастлива (помню-помню, история про неё), насколько мог быть счастлив советский человек. А этот человек умел быть счастлив, чего бы ни говорили сейчас. Я в те годы тоже был счастлив, потому что все были живы, здоровы и рядом. Но жизнь забирает это счастье, отнимая близких, иллюзии, радости.
У китайцев есть страшное проклятие: «Чтоб ты жил в эпоху перемен». У нас вся страна была проклята на это, все испили горькую чашу, никто не увернулся. Если это отработка кармы, то, видит Отец небесный, мы искупили с лихвой.
Незаметно для себя самой Мария постарела. Нехитрые забавы пенсионера в виде любимых советских фильмов, сканвордов, кошки, книг из собранной в старые годы библиотеки да балконных цветов, вот и всё. Вот и всё. Любимый погиб. Дети выросли и стали жить своими заботами. Фотоальбомы всё реже вытаскивались на белый свет. Зеркало перестало быть другом - больно видеть себя старухой, внутри ощущая себя девочкой Машей. Той самой девочкой, которая так любила весеннюю степь, когда она взрывается маками и можно бежать по красному полю, задыхаться от счастья юности и чувствовать, что впереди долгая-долгая жизнь, в которой будет море радости, такое же бескрайнее как эта весенняя степь.
Свежие комментарии